Игорь Гамаюнов - Именем закона. Сборник № 2
Некоторое время мы молча смотрим друг на друга. Проносящаяся за окном цепочка огней отбрасывает на его фигуру резкие блики света, и, будь у меня фантазия побогаче, я назвал бы эту немую сцену зловещей… Его лицо трудно назвать красивым: узкий лоб, прямой крупный нос, капризно сжатые губы. Ему не больше тридцати — тридцати трех. Чисто выбрит, аккуратно подстрижен. Я не большой физиономист, но о таких людях почти безошибочно можно сказать, что они скрытны, самолюбивы, обидчивы и легко ранимы.
Однако молчание затянулось, и я приглашаю его войти.
— Проходите, Эрих, садитесь. — «Электроника» на моей руке показывает семь минут первого. Начались новые сутки. — Расскажите, пожалуйста, чем вы занимались между девятью и одиннадцатью часами.
— Спал, как все нормальные люди, — отвечает он с вызовом, давая понять, что беседа в столь поздний час не доставляет ему удовольствия.
Что ж, мне тоже.
— Если я вас правильно понял, вы легли в девять и спали все это время?
— Не совсем так.
— Уточните.
— До девяти мы играли в преферанс. Вас это тоже интересует? Могу рассказать о ходе игры.
— Пока в этом нет необходимости, — говорю я и, чтобы он не обольщался, повторяю: — Пока нет. Когда вы сели за карты?
Кажется, он сообразил, что от него требуется.
— Хорошо, я скажу. Сели мы в шесть. Играл Тенгиз, вы его видели. Играл еще Лисневский…
— Как зовут Лисневского, не знаете?
— Как будто Родион, но я не уверен.
— Продолжайте.
— Играл Виталий Рубин и я. В начале десятого закончили. Я вместе с Квасковым…
— Кто такой Квасков? — вновь перебиваю я.
— Он из пятого купе.
— Так. И что же вы сделали вместе с Квасковым?
— Пошли в вагон-ресторан поужинать. Вместе с нами пошел Жохов. Около десяти я ушел и лег спать. Остальное вы знаете: услышал шум, проснулся, увидел на полу Рубина.
— Когда вы вернулись из ресторана, он был еще жив?
Задавая вопрос, я не рассчитывал застать собеседника врасплох, однако это случилось. Он опустил голову, пробормотал что-то на незнакомом мне языке, потом неуверенно, запинаясь, ответил:
— Я не знаю… то есть я не знаю, жив он был или нет…
— Он лежал неподвижно?
— Не знаю.
— Но он находился в купе?
— Там было темно.
— А свет? Вы что, не включали свет?
Он отрицательно мотнул головой.
— Стало быть, вы хотите сказать, что после возвращения из вагона-ресторана вы не видели Рубина?
— Я думал, что он спит на верхней полке.
Очень оригинально: пассажир раскладывает постель на нижней полке, а спать ложится на голой верхней!
Но самое интересное другое: Рубин в это время был уже мертв. Выходит, Эрих перешагнул через труп и лег спать?!
Конечно, можно уличить Янкунса во лжи, можно зажать в угол вопросами, апеллировать к совести, но я чувствую, что есть что-то, что в данный момент сильнее любых моих доводов, сильнее его самого, и что прояви я настойчивость, он окончательно замкнется, а мне надо выудить из него еще очень многое.
— Ладно, — поразмыслив, сдаюсь я, — а вы не допускаете, что Рубин просто вышел из купе? Вышел, а потом, когда вы уже заснули, вернулся.
— Я думал, что он спит на верхней полке, — повторяет Эрих и отводит свои голубые с примесью серого глаза, похожие сейчас на холодные скользкие льдинки.
— Вы быстро заснули?
— Сразу.
— Получается, что могли не услышать, если кто-то входил в купе в этот промежуток времени?
— Я спал крепко.
Делаю паузу, чтобы осмыслить услышанное, а может, чтобы дать ему еще один шанс сказать правду. Но Янкунс этим шансом не пользуется — молчит.
— Итак, вы проснулись от шума?
— Да, от шума, — подтверждает он и тут же поправляет себя, в точности повторяя интонации Жохова: — В общем, были какие-то звуки… Но я не утверждаю… Как это сказать по-русски? Может, мне привиделось… да-да, привиделось во сне…
Сказав это, Эрих вымученно улыбается и, желая придать своим словам больше убедительности, добавляет:
— Жохов ведь тоже слышал шум. Я и подумал…
— Так вы слышали или подумали, что слышали? — пытаюсь шутить я, но ирония на него не действует.
— Не знаю, скорее всего, не слышал…
В наступившей тишине я слышу какой-то посторонний звук. Уж мне-то он точно не «привиделся». Быстро подхожу к двери, резко ее открываю и вижу метнувшегося в сторону проводника. Подслушивал!
Я подзываю его к себе. Гаврилыч неохотно, виновато понурясь, приближается и останавливается в двух шагах.
— У вас есть ключ от тамбура?
— Есть.
— Закройте двери между вагонами. Ключ отдайте сержанту и оставайтесь с ним до моего особого распоряжения. Ясно?
Он поспешно кивает и исчезает за дверью, а я возвращаюсь к Янкунсу.
— Эрих, почему вы ушли из ресторана раньше, чем остальные?
— Меня не устраивала компания.
— Кто именно? Жохов или Квасков?
— Оба. Жохов выпил много пива и вел себя несносно. А Квасков молчал, будто немой.
— А в чем конкретно выражалось несносное поведение Станислава Ивановича?
— Ну, не знаю… Просто неприятный человек. Жалобы, какие-то угрозы…
— А если еще конкретней?
Янкунс внимательно смотрит на меня, точно взвешивая, стоит ли посвящать меня в свою тайну. Потом, решившись, говорит быстро, заметно волнуясь:
— Вы — сыщик. Вы должны хорошенько в этом разобраться. — В спешке он пропускает предлоги, но все так же тщательно подбирает слова: — Это очень темная история. Я не хочу наговаривать напрасно. Жохов угрожал подраться Виталием. Он очень ревнивый. Как Отелло.
— У него что же, были основания ревновать?
И снова реакция моего собеседника заставляет подозревать, что он не готов к ответу. Одно из двух: или он ведет сверхтонкую игру, смысла которой я пока не понимаю, или проговорился и теперь постарается увести разговор в сторону.
— Наверно, были, — наконец решается сказать он, и у меня возникает ощущение, что в этот момент он кого-то предал. — Когда мы играли преферанс, — продолжает Эрих, — Рубин выходил из купе. А в ресторане Жохов сказал нам, что потом нашел у жены зажигалку Виталия. Вы не сомневайтесь. Это чистая правда.
Последние слова косвенно подтверждают то, в чем я успел убедиться раньше: у Янкунса две правды — чистая и нечистая. И та, что нечистая, — самое настоящее вранье.
— Вы не помните, на какое приблизительно время Рубин выходил из купе во время игры в карты?
— Всего на несколько минут.
— Какие именно угрозы высказывал Жохов?
— Он ругался, угрожал, сказал, что разделается с «этим щенком»…
Я чувствую, что продолжать разговор бессмысленно: любой мой вопрос будет теперь работать на уже определившуюся версию — версию, которую подбросил мне Янкунс, а ее сильные и слабые стороны еще предстоит проверить.
Я отпускаю Эриха и выхожу следом за ним.
Вижу, как переглядывается он со стоящим в проходе проводником. Гаврилыч, словно его застали на месте преступления, смущается, делает вид, что рассматривает расписание движения поездов, висящее на стене вагона. Когда я прохожу мимо, он втягивает живот и пропускает меня в тамбур.
— Возвращайтесь к себе, — говорю я ему.
Веснушчатый сержант вскакивает с откидного сиденья и вопросительно смотрит на меня.
Ноль часов двадцать минутЯ сижу на откидном сиденье. Мне есть о чем подумать.
Проводник подслушивал наш разговор. Даже если допустить, что это простое любопытство, то взгляды, которыми они обменялись с Эрихом, на любопытство не спишешь. Такие взгляды иногда говорят больше слов, тем более если это слова Янкунса.
Какая связь может существовать между ним и проводником? В том, что их что-то связывает, я почти не сомневаюсь. Но что?
Я думаю об этом и тогда, когда объясняю сержанту задачу: глядеть в оба и ни под каким предлогом без моего ведома не выпускать пассажиров из вагона.
В окнах по обе стороны отражается внутренность тамбура, наши с сержантом лица. За толстыми двойными стеклами, покрытыми с внешней стороны дрожащими каплями дождя, темно. Изредка сквозь густую мглу проглядывают мутные, едва различимые просветы между деревьями, но они проносятся так быстро, что кажется, будто состав несется между двумя высокими глухими стенами по бесконечному черному тоннелю. Мрачноватая картина, что говорить, но и положение отнюдь не блестящее, это тоже надо признать.
Ритмичный стук колес напоминает о времени. Его крайне мало — каждая минута на счету. В нашем распоряжении одна только ночь. Завтра, по прибытии поезда на конечную станцию, пассажиры разойдутся, разъедутся кто куда, и тогда ищи ветра в поле…
«Кто из них? — думаю я. — Кто?!»
Мысли возвращаются к Янкунсу. В его показаниях при всей их сомнительности есть рациональное зерно: Жохов, вернувшись в свое купе после карточной игры, обнаружил у жены зажигалку Рубина. Не бог весть какая улика, но ее оказалось достаточно, чтобы приревновать Виталия, угрожать ему расправой…
